Гладков Федор Васильевич - Максим Горький - Мой Учитель
Федор Васильевич Гладков.
МАКСИМ ГОРЬКИЙ-МОЙ УЧИТЕЛЬ
Моя юность расцветала под обаянием творчества Максима Горького. Он
первый толкнул меня к активному участию в революционном движении, и он же,
единственный, неустанно, непрерывно, с редчайшей внимательностью и любовью
воспитывал меня как писателя. Я переписывался со многими писателями того
времени, я имел задушевных друзей среди литературной интеллигенции,
которым я многим обязан, но никто из них не имел на меня такого влияния,
никто не сделал для меня так невыразимо много, ни с кем из них я так
исключительно не связан на всю жизнь, как с Максимом Горьким. В осознании
своего предназначения, как революционера и писателя-художника, в
формировании даже своего миросозерцания я всецело обязан только Горькому.
Если бы он прочел эти строки, он, вероятно, рассмеялся бы в изумлении: он,
должно быть, не вспомнил бы ни одного случая, когда он мог совершить по
отношению ко мне то, что я ему приписываю. Он, может быть, упрекнул бы
меня в излишнем преувеличении. Однако я боюсь, что я недостаточно сильно
определяю его исключительное значение в моей жизни.
Я не помню ни одного дня в прошлом, чтобы он, Горький, не стоял передо
мной, необыкновенный, растущий из миллионов, идущий над миллионами,
человек необычайно пристальный, необычайно глубокий, с огромным умом и
нежнейшим сердцем. Я представлял его прекрасным и гордым, как гения,
простым в своей радости и скорби.
Моя неласковая жизнь очень больно била меня в детстве и юности, я
боролся с нею, я упорствовал и искал путей один, и моим единственным
оружием в борьбе было мое упорство и вера в неизбежность достижения целей.
Я был мечтателем, философом, мятежником, я отрицал настоящее и принимал
только будущее, и это будущее было полно легенд и песен, а настоящее
скрежетало зубами от проклятий, ненависти и пламенного протеста. Таким же
мне представлялся и Горький, и он неугасимо горел в моей душе, единственно
родной и недостижимый.
Мне было двадцать семь лет. Я возвратился из ссылки.
Впервые по-зрелому я начал работать над собой, как писатель.
Поэтическая одержимость, которой я страдал от ранней юности в продолжение
целых десяти лет, теперь превратилась в твердое сознание, что иного пути у
меня нет, как писательство. У меня был большой жизненный опыт, богатые
наблюдения, знание людей, а революционная работа и живая связь с борцами
рабочего класса провели железную черту в будущее. Я тогда же решил, что
мое неотразимое оружие в революционной битве - это художественное
творчество. Это убеждение, впрочем, и сейчас непоколебимо: писатель
рабочего класса - не менее сильный и бесстрашный боец, чем
профессиональный политик и практический организатор масс. В укреплении
этого убеждения огромную роль сыграл тот же Горький. И мне вполне понятно,
почему В. И. Ленин так высоко ценил и любовно оберегал его как писателя
пролетариата.
Горький - на Капри. Целый год работаю над повестью "В изгнании"
("Изгои") и посылаю ему. Как обычно, он очень аккуратен и поразительно
внимателен. Рукопись прислал обратно с пометками на полях. Отзыв - даже на
ничтожную мелочь. Чтобы уметь находить в мусоре скучной, штампованной
фразеологии свежие образы и трепетание подлинного творчества - для этого
нужно обладать редким талантом любви к человеку и, конечно, к литературе.
Этого таланта я не встречал почти ни у кого из литераторов, кроме
Горького. Может быть, что-то похожее было только у В. Г. Короленко. В те
дни я еще продолжал переживать уп
